ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ (Продолжение 1)

 Второй очерк СУББОТА к повести автора Н. Белых  ЛЕБЕДИНСКИЙ ПЕРЕКРЕСТОК ДОРОГ

  СУББОТА

– Что же мне с вами? – спросил Пузырев и начал звонить кому-то по телефону. Назвонившись, снова повернул лицо к посетителям: – Пойдете на опускной колодец?

Катя не поняла вопроса и беспомощно взглянула на Петра.

– Зачем ей на опускной? – возразил Петр. – Я вот заканчиваю послезавтра курсы и перехожу из плотников в экскаваторщики, ее рекомендую в тачковщицы.

– Ну-ну! – Пузырев погрозил пальцем и начал торопливо застегивать на себе плащ. – Сам провожу девушку к Оборневу. А то, вижу, парень, ты ее  норовишь в другую сторону.

Но Пузыреву не удалось проводить Катю. Ворвался черноватый моложавый мужчина в черном плаще и с желтой шагреневой папкой подмышкой. Не поздоровавшись, закричал:

– Немедленно, Пузырев, звони в лагерь и скажи, что главный инженер приказал немедленно вести народ к объектам! Не понимают разве, что сегодня суббота, день короткий? Да-да, день короткий.

Кате не понравилось, что в голосе инженера, в темноватых глазах и на остреньком сухощавом лице отражалось смятение.

– Воля у него, видать, не твердая, – улучила возможность шепнуть Петру.

– Человек штурмовщины, – шепнул Петр в ответ и потянул Катю за руку к двери. – Пойдем сами, а то они засядут у телефона, не дождешься.

В расположенной на пригорке конторе Оборнева, куда они вошли, имелось одно окно с рамой из толстых некрашеных брусьев и  грубая этажерка с черным телефоном на нижней полке, с папками бумаг – на верхней.

«Скучно здесь и грязно, – возмутилась Катя и чуть не закашляла от спертого протабаченного воздуха. – Каково же тут людям сутками просиживать у грубых столов на скрипучих табуретках?»

Среди склонившихся над кальками, Петр узнал и показал Кате глазами Оборнева, тридцатилетнего человека в черной кепке, с торчавшими из-под небольшого козырька космами негустых волос с рыжеватым отливом.

– Имейте в виду! – кричал Оборнев. – По чьей-то вине галереи смещены относительно оси перегрузки. Я еще не знаю, к чему это поведет, но добра не жди.

– На кальке есть привязка, – возразил человек, сидевший к вошедшим спиною. Тогда Оборнев накинулся на него совсем сердито:

– Не умничайте, Василь Петрович! Неизбежно отступить от «Б» на пятьдесят миллиметров. Конечно, ошибку проекта не исправим, но беду, возможно, уменьшим.

– Товарищ Оборнев, – решительно шагнув к нему, сказал Петр и протянул путевку. – Распорядитесь, пожалуйста, насчет девушки. Мы ведь спешим на смену.

Машинально заглянув в путевку, Оборнев отложил ее.

– Подождите немного, соберусь с мыслями! – он некоторое время задумчиво сидел над калькой. Губы его нервно подергивались, зубами грыз карандаш. Ничего не решив о чертежах дуговых ажурных ферм под складской галереей, ленточного транспортера и  других сооружений, он встряхнул головой и встал: – Ладно, Василий Петрович, отпущу людей, – кивнул на Катю с Петром и еще на четырех парней, молча сидевших на табуретках у окна. – Отпущу, потом выйдем на место. Хоть и сегодня суббота, день короткий, а надо: в кабинете не исправишь.

– Согласен, – Василий Петрович устало зевнул и даже потянулся. – Просидели мы ночь за столом, голова идет кругом.

– Ладно, сейчас проветримся, – примирительно сказал Оборнев и  сейчас же повернулся к парням: – Вы откуда? Какие разряды?

– Из Скородного, из Касторного, – за всех ответил парень в фуражке с серебряным ключиком на околыше. – У меня четвертый разряд плотника, товарищи без разряда. Но у них есть желание работать.

– О-о-о, желание я считаю высоким разрядом, – усмехнулся Оборнев. – Все вы трое пойдете учениками. А ты, разрядник, к Журавлеву. Получи топор, наладь получше. В понедельник к восьми утра на работу.

– А мне что? – спросила Катя.

– Идите с Громаковым на опускной колодец. Если там понравится, в понедельник оформим.

Петр понял, что Пузырев все же успел позвонить сюда, и не стал спорить. Взяв Катю под руку, повел ее по забитому машинами двору мимо шумевшей лесопильной рамы.

– Петя, во, какие колеса! – задержалась Катя на пригорке перед поразившими ее размерами маховиками.

– Не колеса, а маховики, – авторитетно разъяснил Петр. – По тридцать пять тонн в каждом. А вот и станины к ним. Руду дробить нужно тяжелыми средствами.

– Ох, ты! – снова восхитилась Катя, прочитав меловую надпись на станинах: «Бок негабарит. 42 тонны. С горок не бросать, при маневрах не толкать». – Какой же богатырь может бросать или толкать такие громадины?

–Новому человеку трудно разобраться сразу во всем, но рабочий класс все может, – с нескрываемой гордостью сказал Петр, простер руку в даль, где за песчаными дюнами синело сквозь проредь тумана водохранилище, возвышались на нем желтые деревянные постройки, похожие на корабли. – Это море и все, что видишь, потяжелее маховиков и станин, а рабочие подняли, создали. Скоро будем давать стране миллионы тонн руды. И надо для этого толкнуть все, что потребуется, сколько бы в нем не весило тонн.

– Нужно, Петенька, – сказала она нежно и негромко. Потом, взглянув на свои часики, вздохнула: – Время как быстро пролетело, мы не успели осмотреть.

– Да, нам нужно поспешить, до начала смены двадцать минут.

Они расстались у блестевшей смолою цилиндрической стены опускного колодца, так как Катя захотела сама поговорить с начальством. Здесь к ней и подошел среднего роста мужчина с припухшими веками серых прищуренных глаз.

– Прораб Маковецкий, – отрекомендовался он. – Видел я вас вместе с Громаковым. Вы ему сестра?

– Да нет, я его впервые увидела, почти не знаю. И вас не знаю.

– Ладно, еще узнаете. Если пришли ко мне, придется немного подождать. Крановщик, вижу, волнуется.

Катя с интересом наблюдала за жестикуляциями споривших о  чем-то метрах в тридцати от нее Маковецкого и крановщика, скуластого парня в серой брезентовой спецовке. Потом парень нырнул в кабину. Машина со скрежетом и громыханием двинулась поближе к пузатому красному холму.

– Стоп! – закричал Маковецкий. – Начинай!

Крановщик двинул рычагами. Стрела описала горизонтальный полукруг, быстро завертелся блок, и побежал книзу огромный губастый черный крюк на сером тросе с бурыми пятнами ржавчины.

Стоявший у холма рабочий в огромных брезентовых рукавицах налету подхватил крюк, сунул в торчавшую из глины двойную петлю стального троса.

Готово-о! – покричал он. Крановщик снова двинул рычагами. Блок закрутился в обратную сторону, натягивая дрожащий от натуги трос. Катя видела, что насыпь быстро вспухла, потом прорвалась с треском и шумом. Во всплеске желтой пыли крюк метнулся вверх черным коршуном, держа в когтях раскачивающиеся на цепях толстые бревенчатые рамы с прилипшими кое-где серыми кусками бетона. С бревен, шелестя и клубясь пылью, стекал в черную утробу образовавшейся раны каскад розового песка.

– Рамы сюда! – показал Маковецкий место. А когда груда бревен легла туда, добавил, обращаясь к крановщику. – Действуйте теперь по наряду. Ну, девушка, теперь поговорим. Это мы разорили за ненадобностью клеть бункера приема и подачи бетона. Сейчас придут самосвалы на планировку. Будем поднимать местность метров на двадцать.

– Зачем же?

– Техническое требование. Мечтаем провести рельсовую колею прямо над колодцем, чтобы самоходные думкары загружали руду в бункер. Вы еще не были наверху? Идемте!

Взобравшись по крутой деревянной стремянке вслед за Маковецким на стенку колодца и взглянув оттуда в зияющую пропасть, Катя почувствовала мороз по спине, оробело вцепилась в  шаткую перильцу оградительной решетки.

Заметив испуг в ее глазах и в позе, Маковецкий дружески улыбнулся:

– Привыкайте, дорогая. У нас все рабочие стали высотниками, а сначала тоже робели.

– Ой, что же тут у вас делается? – подавляя страх и все более попадая в плен неизведанных раньше ощущений, воскликнула Катя. – Такое ни глазом, ни воображением, кажется, не охватишь.

– Многое делается, – Маковецкий обрадовался случаю рассказать о стройке, тем более что под рукою оказался такой слушатель, полный восторга. – Завершили вот уже третье кольцо. Сделали днище бункера, возвели обвязочные балки и колонны. Заложено девять тысяч кубометров бетона, 200 кубических метров кругляка, сто кубических метров пиломатериалов и более двух тысяч квадратных метров опалубки.

– Значит, завершаете?

– Да нет. Нужно еще заложить более девятисот кубических метров бетона, так что и для новичков хватит дела.

– А что там зияет? – спросила Катя, уже с большей смелостью заглядывая вниз.

– Люк в объемное помещение. Оттуда руда в крупно дробленом виде будет транспортироваться по наклонным галереям в корпуса среднего и мелкого дробления. Потом ленточные транспортеры подадут ее на сортировку и в складские помещения, на погрузку в эшелоны. Вот какие дела. – Маковецкий не удержался от желания похвастать: – Во всей стране имеется пока лишь четыре вот таких, как в Лебедях, опускных колодца.

– Э-э-й, Ка-а-атя-а! – сквозь шум и визг машин долетел голос. Катя оглянулась.

На планировочной площадке, где разгружались самосвалы, стоял и приветствовал ее взмахами шапки Непоседов. Потом он полез в кабину, снова выглянул и помахал Кате рукою. Она ответила взмахами платка и что-то покричала ему.

Непоседов не расслышал ее слов. Зато голос Кати отозвался в бункере, и его узнал Петр Громаков.

– Катя, иди к нам! – явственно прозвучало оттуда.

– Громаков зовет, – подтрунил Маковецкий. – Видать, соскучился парень. А вы еще сказали, что незнакомы. Не туда глядите, девушка, ищите по левому борту.

Левый скос бункера, обшитый досками, походил на огромный парус. Там и сям по откосу, стуча молотками и топорами, люди крепили опалубку. И вот на среднем ярусе Катя увидела двух парней, в одном из которых узнала Петра. Не давая еще себе отчета, крикнула: «Иду к вам!» Потом оглянулась на усмехавшегося Маковецкого и пробормотала:

– Честное слово, я умею топором. Не верите? Честное слово, нас учили в школе. Мы даже в строительстве клуба участвовали.

– Верю. Идемте!

Они спустились с обвода. Мимо всхолмий земли, через траншеи и завалы, мимо ярусов красных баллонов с газом и нагромождений арматуры с желтыми медными головками прошли через широкие ворота на дно бункера.

Бригадир Данилов, с которым Маковецкий перебросился несколькими словами, поставил Катю на протес бревен и даже поручил Петру обучать ее работе. Но сам издали некоторое время наблюдал за ними. И в памяти его оживали картины собственной  жизни: в четырнадцатилетнем возрасте начал добывать себе хлеб плотницким ремеслом. Потом война, окопы, послевоенная работа на крупнейших стройках. И вот в черных волосах уже сверкнула седина. «У Петра с Катей жизнь складывается ладнее, – с теплой завистью подумал он. – У них все еще впереди. И Катя, видать, девушка ласковая. Жаль, мне такая не встретилась в жизни. Но вот обучает ее Петр не так. Или он волнуется или эти курсы экскаваторщиков уже отбили у него охоту к плотницкому делу…»

Решив что-то, Данилов позвал Ковалева и распорядился громко, чтобы Катя с Петром слышали:

– Принеси, Ванюша, топор «летнего сезона» с топорищем для окантовки, а то с опалубным девушке неспособно.

– Разве бывают «сезонные топоры»? – удивленно спросила Катя.

– Бывают, – подступив поближе, сказал Данилов и посмотрел на Катю спокойными черными глазами. – Вот и Ванюшка идет. Уж он-то знает цену «сезонного топора». Помню, поставили мы его на протеску бревен. Усердно Ванюшка взялся за дело, а оно не выходит, потому что тешет, бывало, склонив голову набок и высунув язык до уха. Вот и глаз шел на косой прицел, в работе – сплошной брак. Подсказал я ему: «Держи голову прямо, чтобы бревно видеть напрямик сверху!» Послушался он, дело пошло. А тут другая беда: кровавые мозоли обозначились на ладонях. Это уж не дело. Опять пришлось ему науку нашу рассказывать: летом плотник работает без рукавиц, нужно пользоваться круглым топорищем. Он не набивает ладоней. Зимою круглое топорище из рукавиц выскальзывает, выгоднее пользовать плоское. Насчет длины топорища, тоже есть наука: соображать надо в зависимости от назначения. На опалубке – 48 сантиметров, на протесе – до 53 сантиметров, колун если, то топорище можно и до 80 сантиметров, чтобы размах был. Правильно я говорю, Ванюшка?

– Еще бы, – заулыбался Ковалев. – Благодаря вашему «сезонному топору», Николай Иванович, я на треть повысил производительность труда. И вот ей советую, - посмотрел он на Катю. – Не пожалеет.

Катя покосилась на улыбнувшегося ей Петра, потом смело взяла топор из рук Ковалева и сказала Данилову:

– Разрешите, Николай Иванович, поработать «сезонным»?

– Действуйте. Вот только сегодня суббота, день короткий, – сказал Данилов и подмигнул Кате на Петра: – Хватит ли ему времени сегодня закончить курс обучения. Завтра ведь день нерабочий, а послезавтра он, глядишь, совсем уйдет к экскаваторщикам.

Катя смутилась и ничего не ответила. Она отошла и начала протесывать первое за свою жизнь бревно на крупной стройке. Тесала и думала: «Неужели все они догадываются, что Петр нравится мне? Неужели Петр заговорит о любви после нашего уговора молчать об этом? А все же, признаться самой себе, растревожилось мое сердце, и эта суббота, видимо, определит мою личную судьбу».

………………………………………………………………………………….

Вечером Петр с Катей, не ожидая поезда, пошли пешком вдоль линии. Они шли, взявшись за руки, и молчали. А впереди сияли субботние огни Губкина, позади разгоралась электрическая заря над Лебедями. И казалось им, что все эти огни и зори зажгла суббота для них.